Насуада стояла на краю обрыва, там, где темное, лишь кое-где пронзенное тусклыми огоньками редких звезд, небо, казалось, сливалось воедино с такой же темной землей, и смотрела сверху на находившийся в глубоком овраге лагерь варденов, как бы плавно дрейфующий во мраке.
Лагерь был так мал, что Насуаде едва удавалось сдерживать слезы. Несколько дней назад, столкнувшись в открытом бою с войсками ненавистного тирана Гальбаторикса, она потеряла больше половины своих воинов, с которыми в небытие ушли и начальник ее личной охраны, верный капитан Гарвен, и ее правая рука – Джормондур.
Вспомнив о том страшном кровавом побоище, которому совсем недавно и совсем недалеко отсюда позволили свершиться древние боги, Насуада невольно содрогнулась всем телом, руки сами собой сжались в кулаки. Хуже всего было то, что в этой битве чуть не погиб Эрагон – драконий Всадник, последняя надежда на мир людей, гномов, эльфов и других многочисленных народов, населяющих некогда процветающий континент Алагейзия. Сейчас он находился в палатке целительницы в бессознательном состоянии, и было неясно, придет он в себя или нет.
Юная предводительница мятежников крепко зажмурила глаза и до боли, так, что от напряжения, наверно, слегка побелела ее от рождения темная, цвета гречишного меда, кожа, сжала в руке небольшой камушек с острыми краями, поднятый с земли. Больше всего в данной ситуации девушку угнетало понимание того, что, будь на ее месте отец, он бы ни за что не допустил подобной трагедии.
Но отца, великого и грозного Аджихада, рядом не было. Давно не было.
Эх, может быть, все-таки следовало отдать бразды правления варденами в руки Фадавара? Впервые Насуада чувствовала себя такой неуверенной, слабой и беззащитной.
Едва слышный шорох чьих-то шагов нарушил, казалось бы, бесконечное течение мрачных мыслей, и, обернувшись, дочь Аджихада увидела Блёдхгарма, лидера двенадцати эльфов-заклинателей, присланных королевой Имиладрис для защиты Эрагона, легко и грациозно взбиравшегося к ней по каменной осыпи. Его мощная, атлетически сложенная фигура, с ног до головы покрытая густым, темно-синим, почти черным, мехом, всегда внушала молодой воительнице странный трепет и смущение.
В чертах Блёдхгарма без труда угадывалось сильное возбуждение. Одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, он, не здороваясь, что было очень необычно для него, да и для остальных представителей эльфийской расы, воскликнул:
- Насуада свит-кона, я знал, что найду вас здесь!
Уловив в голосе говорящего нотки искренней радости, девушка не удержалась и про себя фыркнула. Интересно, где ж ее еще можно найти? Ведь последнее время Насуада только и приходит, что сюда.
- Да, мне нравится это место, - тихо сказала она. – Здесь очень спокойно, - и, чуть помедлив, задала единственный по-настоящему важный в данный момент вопрос: - Как там Эрагон?
Блёдхгарм сразу как-то сник, словно ему напомнили о чем-то неприятном, и беспомощно развел руками, короткая шерстка на которых немного топорщилась по причине ощутимой прохлады, до последнего веяния пропитавшей ночной воздух:
- Целители делают все, что в их силах. Остальное – в руках богов. Мы должны надеяться на чудо, и, возможно, судьба смилостивится над нами.
Насуада почувствовала, как ледяные когти страха и отчаяния безжалостно впиваются ей в сердце, прямо-таки разрывая его на куски.
- Надеяться на чудо? – жадно глотая ртом холодный воздух, прошептала предводительница сопротивления Гальбаториксу. – Не хотите ли вы сказать, что…?
В ответ Блёдхгарм только кивнул, видимо, посчитав слова лишними.
- Неужели?!
Снова медленной кивок красивой, увенчанной роскошной гривой, головы:
- К сожалению, да, госпожа моя.
В черных, как бездна, глазах девушки звездной влагой сверкнули слезы. Грудь сдавило удушающей волной, от чего тут же пересохло в горле.
- Это все моя вина, - процедила несчастная сквозь стиснутые зубы, - это я во всем виновата.
- Нет. Прошу вас, не корите себя напрасно.
Голос Блёдхгарма, мощный, но мягкий и ласковый, был похож на течение реки – обманчиво медленное и спокойное, но таящее в своих глубинах неведомые опасности и энергию одновременно созидания и разрушения. Он обволакивал даже само тело Насуады, как дорогое шелковое одеяние, незримыми, однако ощутимыми звуковыми прикосновениями доставляя неизъяснимое наслаждение. Знает ли этот таинственный звероподобный эльф-заклинатель, какое впечатление производит его голос на женский пол? И запах… Боже, какой у него запах! Насуаде хотелось утонуть в густом мускусном аромате, проистекавшем от шерсти собеседника, и, без остатка растворившись в нем, забыть обо всем. Забыть обо всем.
Два гипнотически-янтарных ока внимательно изучали ее лицо, как будто ища в его чертах что-то очень важное, при этом не давая ни только думать, но и шевелиться, голос продолжал нежить девичий слух, однако не допуская других звуков.
Как же хорошо… Дочь Аджихада будто плыла по волнам океана чистого удовольствия. Вот бы так всегда… вечность… и чтобы эти неописуемо прекрасные, похожие на две луны, глаза вот так же на нее смотрели.
Но так нельзя! Сначала нужно что-то сделать… нужно что-то сделать… нужно что-то…
- Но я должна была это предвидеть! – озлобленно выкрикнула Насуада, огромным усилием воли скидывая с себя оковы колдовского обаяния Блёдхгарма.
Тот чуть подался вперед, сложив губы в насмешливо-грустную улыбку и глядя на нее так, точно она сморозила глупость:
- Как можно предвидеть то, что будешь сражаться с девяноста тысячами воинов, включая падших духов, не будучи ясновидящей? Вы переоцениваете собственные возможности, госпожа Ночная Охотница.
Услышав из уст лидера эллесмерских заклинателей прозвище, когда-то данное капитаном Гарвеном, несчастная воительница поняла, что воздух прекратил поступать в легкие, как если бы какой-нибудь незримый злоумышленник нарочно перекрыл туда доступ. Из горла вырвался сдавленный хрип, а затем безутешные рыдания – следствие не поддающейся описанию боли и горечи утраты; все это не могло уже оставаться внутри, сдерживаемое лишь силой воинского духа.
Молча наблюдая за тем, как рыдает эта сильная, храбрая и не по годам мудрая особа рода человеческого, до крови кусая губы, Блёдхгарм испытывал неотвязное желание подойти ближе, обнять ее, прижать к груди – в общем, попытаться некоей физической поддержкой хотя бы самую малость утишить страдания и муки, жестоко терзавшие женское сердце. В первый раз с момента их знакомства Насуада показалась ему хрупкой и беззащитной. Сам он в некотором роде «отрешился» от кошмаров военного времени, избрав звериный облик вместо обыкновенного и наложив на себя заклятие бесчувственности – побочным эффектом сего заклятия, кстати, объяснялось практически полное игнорирование последним женщин, из-за экстравагантной внешности ходивших за ним чуть ли не толпами и наперебой предлагающих различные услуги. А она? Как спрятаться от этого ей, под какой броней укрыть, по большому счету, всем ветрам открытую человеческую душу?
Нет, женщины не должны быть замешаны в войне ни при каких обстоятельствах! Это противоречит всем законам природы.
Но разве в эту безумную эпоху есть на земле хоть что-нибудь, не противоречащее, так или иначе не противопоставленное упомянутым законам?
- Не плачьте, Насуада свит-кона, - шепотом попросил подданный королевы Имиладрис. – Поверьте, гибель Гарвена и Джормондура не на вашей совести.
Насуада вскинулась:
- А на чьей? – прошипела она. – Кого тогда винить? Эрагона?! – черные глаза сузились в полыхающие беспричинной ненавистью щелочки. – Или, может, вас?
- Если вам так легче, можете винить меня.
Девушка-воин глубоко вздохнула в попытке успокоиться.
- Простите меня, Блёдхгарм-водхр, - сказала она чрез малое время, - это ночной воздух кружит мне голову и заставляет говорить гадости на ваш счет. Я вовсе не хотела вас обидеть.
Блёдхгарм от души рассмеялся, обнажив внушительных размеров клыки, расположенные в уголках рта:
- Чтобы меня обидеть, нужно очень, очень постараться, - и вдруг томно проворковал: - Особенно тебе. Ведь ты только девочка. Маленькая девочка.
Насуада поперхнулась от такой вопиющей дерзости.
- Что вы себе позволяете, Блёдхгарм-водхр?! – сердито воскликнула дочь великого воителя. – Я воин!
Теплый, как солнце, взгляд проник ей в душу.
- Конечно-конечно, - согласно закивал эльф, - конечно, ты воин. Но ты еще и девочка. Девочка, нуждающаяся в сочувствии и ласке. Сколько тебе лет, Насуада?
- Скоро девятнадцать. Черт, какое это имеет значение?!
- О, да тебе еще в куклы играть! – выдохнул одной болью. – Что за война…
Сердце бешено колотилось, ощутимо ударяясь о ребра грудной клетки, разумом же владело единственное желание: сейчас же, не медля ни секунды, отвесить наглецу хорошую пощечину, чтобы знал свое место и не говорил, чего не следует. Но давал ли ей кто-нибудь такое право? Ведь хочется или не хочется, а приходится признать, что порождение соснового темнолесья Дю Вильдевардена, срастившее собственное «я» воедино с животной сущностью, служит все-таки не ей. Вдобавок ко всему Насуада знала, что сейчас, когда эмоции полностью владеют ее душой, она в вышей степени уязвима для любого живого существа, желающего употребить во зло сие обстоятельство.
- Блёдхгарм-водхр, - холодно произнесла предводительница варденов, с большим трудом беря себя в руки, - если у вас имеются какие-то претензии относительно моих воинских и лидерских способностей, то прошу вас высказаться прямо.
Ветер заиграл в густой гриве Блёдхгарма, отбрасывая от нее на землю рваную паутину звездных бликов.
- Боже меня упаси сомневаться в ваших талантах, госпожа Насуада, - успокаивающе, по-кошачьи, проурчал заклинатель, - вы прекрасный воин, и лучшего лидера, чем вы, варденам и желать нельзя! Но… - он неожиданно запнулся в попытке выразить последующую мысль как можно более мягко, - так не должно быть. Женщины и война – вещи несовместимые.
- Послушайте, я не виновата, что вместо сына у моего отца появилась на свет дочь.
- Я знаю, - в его голосе таяла боль такой глубины, что, подумалось, все вокруг вдруг отравилось ядом страдания, - поэтому я и ненавижу эту войну. Она отобрала у меня все, что я любил и ценил. Все, что вызывало улыбку на моем лице. Сидел бы сейчас дома и слушал, как поет Ирэль, но увы, это только мечты, и не больше, ибо пение ее мне давно уже заменяет звон стали и стоны раненых.
Не удержавшись, Насуада смерила говорившего полным жгучего презрения взглядом.
- Тыловая крыса, - неприязненно передернула плечами девушка.
Гримаса обезобразила красивое лицо Блёдхгарма практически до неузнаваемости. Не говоря ни слова, он подошел ближе и раздвинул мех у себя на груди, дав невольной обидчице увидеть тонкую, как у новорожденного младенца, жемчужно-прозрачную кожу, испещренную шрамами всевозможных размеров, форм и даже расцветки. От этого зрелища у Насуады перехватило дыхание так, что бедняжка еле сумела расслышать, как обладатель стольких увечий переспросил тихо:
- Тыловая крыса?
Смешанный с гневом стыд обжег хуже огня, и на коже цвета горького шоколада, наверное, даже проступил румянец, незаметный, однако, под покровом ночи.
- Я не стану снова просить извинений, Блёдхгарм-водхр, - внимательно, до того, что глаза вновь увлажнились едкой соленой влагой, изучая собственные пальцы, сконфуженно пробормотала Ночная Охотница, - потому что я их недостойна. Но если я чем-то могу искупить свою вину за ненароком нанесенное вашей персоне оскорбление, - умоляю вас, только скажите!
В ответ оскорбленный усмехнулся одними углами губ и вдруг заявил – ни с того, ни с сего:
- У тебя ее глаза.
Командующая сопротивлением непонимающе моргнула:
- Что?
- Ее глаза. Черные, как те розы, что я ей дарил. Мы очень любили друг друга – да, очень! В ту кошмарную ночь, когда мое счастье разбилось на тысячи осколков, в одну из ночей первых лет проклятой бойни, Ирэль сказала, что мы встретимся еще. Встретимся, когда я найду девушку, чьи глаза так же бездонно-черны, как и ее. Девяносто лет я жил безо всякой надежды, и вдруг – вы, ваши глаза!
Только тут Насуада заметила, что Блёдхгарма всего трясет в нервической лихорадке. Очи эльфа сверкали золотом, будто догорающие угли в костре, благодаря чему эллесмерский чародей походил на сумасшедшего. Ей стало страшно. Захотелось бежать прочь от общества чудаковатого заклинателя сломя голову. Но было уже слишком поздно.
Блёдхгарм протянул руку и очень нежно, чтобы не поранить кожу девушки длинными острыми ногтями, погладил Насуаду по щеке. В этом движении, скорее, души, чем тела, было столько искреннего тепла и жажды взаимности, мускусный аромат был так приятен, что дочь Аджихада на миг растворилась в абсолютном блаженстве. На миг, за которым тут же последовала расплата.
С каким-то то ли полурыком, то ли полустоном звероподобный эльфийский маг порывисто привлек ее к себе, и она каждой клеточкой ощутила всю мощь его физической силы. Сдавленно охнув, Насуада только и успела, что предупредить:
- Я сейчас закричу.
Но он закрыл девичий рот поцелуем прежде, чем та успела воплотить свою угрозу в жизнь. Он целовал ее грубо, жестко. Ярость, обида, тоска, ненависть к себе и ко всему, что происходит сейчас в вставшем с ног на голову мире, - целый калейдоскоп десятилетиями сдерживаемых чувств и эмоций воплотился в этом поцелуе. Насуада конвульсивно забилась в объятиях эльфа, точно рыбка в сетях умелого рыбака, однако последний не давал ей ни малейшей надежды на освобождение.
Неожиданно характер поцелуя переменился. Он сделался нежнее, слаще. Губы Блёдхгарма скользили по губам Насуады теперь уже с каким-то благоговейным трепетом, желая, но не требуя большего, чем она сама готова отдать. Поддавшись подсознательному зову, девушка обвила руками его шею и разделила с ним этот ласковый, пропитанный робким теплом лесного солнца, поцелуй.
Одну бесконечно-долгую минуту они наслаждались друг другом. А затем… все кончилось.
Блёдхгарм резко отстранился от Насуады. На лице его читалось удивление собственному поступку. Повисла неловкая, виноватая тишина.
- Простите, госпожа Насуада, - наконец, нарушил ее подданный королевы эльфов, - право, не знаю, что на меня нашло!
Ночная Охотница коснулась пальцами губ, кои полминуты назад принадлежали ей:
- Тсс. Пожалуйста, не надо ничего говорить. Пусть причины произошедшего останутся тайной для нас обоих.
Блёдхгарм согласно кивнул и снова превратился в того надменного и холодного пленителя женских сердец, каким Насуада знала лидера двенадцати заклинателей до этой ночи.
Однако сегодня все было иначе для них обоих, и оба понимали, что отныне и впредь
он никогда не забудет, какие на вкус ее слезы.
она никогда не вытравит из души его печали